Г л а в а   VII

— Мне опять нужна ваша помощь,—сказала Беатриса Повису, приподнимаясь, когда он принес ей чай.

Три часа она пролежала без сил, без движения. Вернувшись из деревушки, она заглянула к мальчикам, несколько минут хлопотала там, потом, изнемогая от усталости, вся в холодном поту, ушла в кабинет и легла. Грызущая боль в спине, которая со времени того несчастья начиналась всякий раз, как Беатриса сверх меры напрягала душевные или физические силы, сейчас уже стала утихать. Все еще бледная, с черными кругами под глазами, она поглядела на Повиса и подавила улыбку. На его лице, так странно схожем с физиономией старого ворчливого барана, была привычная презрительная и недовольная мина, но он поставил на столик рядом с тарелкой веточку ее любимого вереска. Она уже знала его нрав и рассудила, что сегодня с ним можно заговорить.

— Мистер Риверс уже вернулся?—спросила она.

— Он только что ушел, мэм. Вместе с мистером Телфордом. Вон они спускаются по тропинке.

— Так поздно?

— Они весь день занимались расчетами, а теперь пошли потолковать с Биллом.

— И с Полвилом. Утром мы уже видели старика. Но мы очень спешили—только успели заглянуть на минутку, поблагодарили его и пообещали прийти попозже: уже начинался прилив. Присядьте, Повис. Брат говорил вам, что мы хотим усыновить одного из мальчиков Пенвирна?

— Да, мэм.

Он отвечал с явной неохотой. Беатриса улыбнулась.

— Можете не говорить мне, что я беру на себя трудную задачу, невероятно трудную. Мне понадобятся все мои силы и вся помощь, какую мне смогут оказать друзья, если я не хочу потерпеть поражение.

— Это верно, мэм.

— И все-таки я уверена, что справлюсь.

— Надеюсь, что да.

— Но думаете, что нет? Скажите, Повис, вы знаете, что произошло сегодня утром у Пенвирнов?

— Знаю, конечно. Мистер Телфорд мне рассказал немножко. И мистер Риверс тоже.

— Они рассказали вам о споре между родителями?

— Да. Меня это не удивило.

— По-вашему, я иду на слишком большой риск? Я это знаю. Но ведь какой бы путь мы ни избрали, разве у нас будет уверенность в счастливом исходе?

— Вряд ли.

— Я тоже так думаю. Вы же знаете его родителей—они никак не могут сговориться.

— И каждый тянет мальчишку в свою сторону, а у того свое на уме. Ну да, дело ясное Раз уж вы хотите его спасти или хоть попробовать, вам нельзя останавливаться.

— Его отец спас моих сыновей.

— И чуть было не оставил своих сиротами. Да, это верно, вам не приходится особенно выбирать. Лучше хоть что-то впереди, чем вовсе ничего, да еще, пожалуй, самоубийство или убийство в придачу, а то и все сразу.

— Значит, и вы об этом думали?

— Еще бы. Что и говорить, штука опасная—показать голодному псу мясо, да и отнять. Билл уже совсем до крайности дошел; вы, верно, и не знаете, как ему было худо. Вот уж шесть лет, как он вбил себе в голову выучить парнишку на механика. Год за годом они с женой лишали себя последнего, прикопили немножко денег и купили долю в рыболовецкой шхуне,— и все затем, чтоб можно было откладывать ему на ученье. А судно попало в туман у мыса Тревоз, да и пошло ко дну, и они потеряли все до последнего гроша.

— Какой ужас!

— Но это еще не самое плохое, куда там. Потом он возьми да и пошли свою девчонку в услужение в Камелфорд, а она придурковата. Всякий мог наперед сказать Биллу, чем это кончится. Девчонка собой недурна, голубые глаза, светленькая, а соображения что у кролика. Ее с детства так приучили: отцово слово—закон. Должен он был понимать, что если ей и другой кто прикажет, она тоже перечить не станет. Топни на нее ногой — и готово. Так нет же, уперся на своем. Я уж ему говорил: не можешь взять что хочешь, бери что можешь. Но Билл и слушать не стал: уж если он что забрал в голову, он идет напролом, как медведь.

— Понимаю. А потом еще эта история с миссис Риверс.

— Да. И она со старухой Маунтстюарт хотела вышвырнуть их всех отсюда. А там пошла корь, и один из ребятишек умер, только один он еще у них и был смышленый. Нет, не такой, как Артур, но получше остальных. А потом Мэгги связалась с методистами; теперь она только и знает, что распевает гимны, и ни о чем не помнит, и что ни день у нее обед подгорает, а у нее один разговор — про кровь невинного агнца. Я уж иной раз думаю, как бы тут какая другая кровь не пролилась. Если она со своими методистскими бреднями станет ему поперек дороги теперь, когда ему наконец-то улыбнулось счастье, он, пожалуй, под горячую руку может и придушить ее, а потом спохватится, да и кинется с утеса вниз головой. Вы не думайте, Билл не злодей; но ведь сколько народу повешено за убийство, а многие, верно, не думали не гадали, что человека убьют. Все больше по дурости, а не по злому умыслу.

Беатриса слушала, не пропуская ни слова.

— У меня не было выбора. Я рада, что и вы это понимаете. Но если я не справлюсь, это будет для меня не меньшим несчастьем, чем для Пенвирнов. Вы понимаете?

Он замялся.

— И все же,— добавила она,— вы думаете, что меня ждет неудача?

— Если уж вы так напрямик спрашиваете, мэм, не обижайтесь, я вам напрямик и отвечу. Не скажу, что это дело безнадежное. По-моему, раз уж вы меня спрашиваете, вся суть в том, по плечу ли вам эта ноша, вам и всей вашей семье. Усыновить тоже можно по-разному. Вы-то, конечно, лучше многих, не спорю. Но ведь вы все господа, а мальчишка рыбацкий сын. Ну, усыновите вы его,— так ведь надо еще, чтоб он у вас себя своим чувствовал, иначе ничего хорошего не получится. Уж лучше тогда пускай остается дома и голодает с теми, кто его любит.

— Вы думаете, я не буду его любить? Нет, я понимаю, что вы хотите сказать. Но вы несправедливы к моему мужу. Он всему обрадуется, всему, что прибавит мне желания жить. Не знаю, поверите ли вы мне, но даже господа иногда любят своих жен.

— Ну, это-то я понимаю, мэм. Любовь не всякому дается, как и многое другое.

— Да, не много среди нас таких счастливцев. Это правда. Но тогда кто же вас смущает? Мои сыновья?

— Отчасти.

— Да, меня не удивляет, что вы о них плохо думаете. Они рели себя грубо и глупо и доставили всем много хлопот... Но ведь и вы когда-то были мальчишкой. И неужели в их возрасте вы были такой уж примерный?

— Где там, мэм. Зато и драли меня нещадно.

— Ну, сломанные ноги и вывихнутые руки все равно что хорошая порка. Вам не кажется, что они могли кой-чему научиться со вчерашнего утра?

—— Пожалуй, что и так.

— Попробуйте отнестись к ним как можно снисходительнее. Вы видели их в самом неприглядном виде, но вообще-то они не хуже других детей. Это трудный возраст, и школа влияет на них не так хорошо, как мне хотелось бы. И потом, не забудьте, весь этот год они жили все равно что без матери. Право же, в том, что случилось, больше виновата я, чем они.

Она вздохнула.

— С прошлого лета я им ни строчки не писала. И даже когда они приехали на рождество, я была просто тяжелобольная, которую ничем нельзя беспокоить. А ведь когда мальчики растут, за ними нужен глаз да глаз. Но теперь все позади; душой я уже не калека, остался только телесный недуг. Вот увидите, они будут относиться к Артуру как надо. И притом они почти все время будут проводить не дома, а в школе, а он будет жить с нами. Моей дочурке тоже сейчас придется начинать чуть ли не с самого начала, и первый год я смогу учить их вместе.

— Вот-вот, мэм. В этом-то вся беда. Я больше всего и опасаюсь не из-за мальчиков, а из-за молодой барышни.

— Из-за Глэдис? Ну что вы, Повис. Ведь ей еще и девяти нет!

Он кивнул.

— Это не так уж мало. Благовоспитанные барышни и в восемь лет сумеют довести беднягу до того, что он пожалеет, зачем на свет родился, грязный оборвыш. Вы глазам своим не поверите.

Неожиданный смех Беатрисы прервал его на полуслове.

— Благовоспитанные барышни! Если б вы только знали мою Глэдис... Она просто курносый сорванец, другой такой доброй души нет на свете. Еще совсем крошкой она протягивала свою конфету или яблоко первому встречному. В шесть лет она готова была обнять каждого приблудного пса и привести в дом каждого нищего цыгана, а это уж поистине были грязные попрошайки, да к тому же еще и вороватые, и всякий раз нам стоило немалого труда этому помешать. Глэдис совершенно уверена, что все люди, звери и птицы на свете се лучшие друзья. И потом Артур вовсе не будет грязен.

— Конечно, мэм, я знаю, его отмоют дочиста. Но всяким хорошим манерам, как держать себя за столом и говорить правильно—этому так скоро не выучишься. Не хотел бы я, чтоб парнишку поднимали на смех.

— Скорей нужно опасаться другого. Глэдис очень одинока с тех пор, как... Братья к ней привязаны, во всем ей уступают. Вы были бы о них лучшего мнения, если бы знали, как они любят сестренку. Но она видит их так редко, и они думают, что она совсем маленькая, и балуют ее. Она будет так счастлива, что у нее снова есть товарищ, станет бегать за Артуром по пятам, как щеночек. Если он не будет уж очень неприветливым. она будет обожать его и без конца ластиться к нему.

— А ваши слуги?

— Они люди степенные, добросердечные. Вы же видели Эллен и Робертса. Да к тому же они дорожат местом. Не тревожьтесь, я буду все время начеку, да и наша старая экономка все сделает, чтобы помочь мне. Только бы нам попасть домой, там я сумею все устроить. А вот здесь мне очень нужна помощь. Мальчик взволнован, сбит с толку и на первых порах будет очень чувствителен к каждой мелочи. Он совсем не знает нас, а тут еще миссис Риверс... Пока его не вымыли, не приодели, не научили хоть немножко правильнее говорить и вести себя, ему не избежать неприятных минут, как бы мы ни старались оберечь его. И потом он ведь почувствует, что он уже не такой, как его братья и сестры.

— А тут еще Билл со своей гордостью, и Мэггн со слезами и наставлениями, да еще соседские злые языки — настоящее змеиное гнездо! Зависть—страшная штука; и чем скорее паренек уберется отсюда, тем лучше.

— Вы правы, но мы не можем двинуться, пока у Дика не срастется перелом, а это будет никак не раньше, чем через два месяца. Так уж неудачно все сложилось. Да и мальчик все время будет как на иголках: будет разрываться между двумя мирами и мучиться в ожидании разлуки с матерью. Но это неизбежно. Теперь вы понимаете, почему мне нужна ваша помощь?

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Спасибо, Повис, я другого от вас и не ждала. Тогда перейдем к делу. По-вашему...

— По-моему, сперва надо как следует отмыть его и поглядеть, нет ли на нем какой живности. Мэгги-то, конечно, старается о чистоте, бедняга, но...

Он выразительно пожал плечами.

— Но,—подхватила Беатриса,—мы с вами были бы не чище, если б нам пришлось жить вдесятером в такой лачуге, всем в одной комнате. Конечно, о его чистоте необходимо позаботиться, но надо сделать это так, чтобы он не почувствовал себя униженным.

— Предоставьте это мне, мэм. Я сумею свести с ним дружбу. Отдайте-ка мне его на денек-другой. Только вот в чем заковыка: можно отмыть парнишку до блеска, но если он опять влезет в свои вонючие лохмотья...

— А платье Дика не подойдет ему? Боюсь, оно будет велико, хоть Артур и годом старше. Но, может быть, все-таки на первое время ничего, пока у него еще своего нет?

Повис покачал головой.

— Нет, мэм, не одевайте его по-господски, пока он не уехал отсюда. Он будет чувствовать себя попугаем—братья-то ходят в лохмотьях; и соседи станут пялить глаза и чесать языки. Не всё сразу. В Падстоу продают одежду для здешних парней. Вот и купите ему — и Джиму с Джонни тоже — фуфайку, рабочую блузу и простые башмаки для будней, да приличную воскресную куртку, вроде тех, что сыновья Полвила надевают в церковь. В дорогу Артур может надеть костюм мастера Дика, а все его вещи пойдут Джонни.

— Вы совершенно правы. Пожалуй, завтра я уже смогу поехать с ним в Падстоу и все купить.

— Навряд ли, мэм, не такой у вас вид. Неделю-другуго у нас у всех работы будет по горло, а если и вы опять сляжете, нам легче не будет. До Падстоу далеко, и дорога тяжелая, да еще по лавкам ходить—целый день на это убьете. Если доверите это мне, я куплю ребятам одежду, только скажите, сколько денег можно потратить. Сами покуда отдохнете, за мальчиками походите, а у меня будет случай присмотреться к парнишке.

— Это было бы огромное облегчение для меня. И, конечно, израсходуйте, сколько найдете нужным.

Еще накануне узнав от Джейбса, что ему велели “с утра пораньше перво-наперво идти наверх”, Артур явился туда чуть свет, одетый в самое лучшее, что только ему насобирали дома, и вид у него был покорный и испуганный, точно у агнца, ведомого на заклание.

Мэгги постаралась как могла. Она так тщательно скребла, терла и отмывала его мылом, что лицо, шея и уши у него блестели, а шелковистые светлые волосы были прилизаны волосок к волоску. В огромных башмаках старшего брата, заплатанных и бесформенных,—ничего лучшего в доме не было,— его худые ноги казались еще тоньше. Куртка была ему явно мала, и от этого он еще больше смущался.

Одеваясь в кабинете брата, Беатриса из окна увидела нелепую маленькую фигурку, взбиравшуюся на утес под ветром и дождем, и приветливо помахала рукой. Вскоре она вошла в кухню, где Артур уже сидел между Эллен и Повисом, поглощая завтрак с жадностью вечно голодного подростка. Проходя мимо, она поцеловала склоненную бледно-золотую голову.

— Молодец, что пришел рано. У меня есть для тебя одно поручение. Ты мне поможешь?

— Да, мэм.

— Сегодня я не могу уделить тебе много времени: бедному Дику утром стало хуже, он совсем приуныл; и мне надо побыть с ним и с Гарри. Мы пока не сможем взяться за ученье. Но Повис едет в Падстоу, и я хотела бы, чтобы ты поехал с ним и помог ему выбрать кое-какую одежду для Джима, для Джонни и для себя. Их размеры я знаю.

— Прощу прощенья, мэм, разве нам будет новая одежа? Всем парням?

— Не только мальчикам—у всех будет новая одежда, у всей вашей семьи.

— И у мамы?

— Конечно. Но платье для мамы ты ведь не сможешь выбрать. Как только Дику станет лучше, мы с твоей мамой поедем на денек в Падстоу. Но если вы с Повисом купите кое-что из еды и одежду для тебя и твоих братьев, это будет очень хорошо для начала. Список у вас, Повис? И зайдите, пожалуйста, к землемеру, попросите его приехать. Что случилось, Артур?

— Прошу прощенья, мэм, нам бы поскорей. В десять возчик уже уедет в Тренанс, а дотуда здорово далеко—ходу два часа; надо бы нам поскорее.

— Вы не поедете с возчиком, дружок, у нас есть карета. Повис будет править. Вон она спускается с горы. Не торопитесь, Повис. Мы предупредим мать Артура, что он вернется только к ночи. И хорошенько пообедайте оба в Падстоу.

В глазах мальчика все еще была тревога.

— Прошу прощенья...

— Да?

— Он шибко хворает... мастер Дик?

Да, когда разговариваешь с этим ребенком, надо взвешивать каждое слово. Уголки его чутких губ уже опустились, и острая жалость вновь проникла в душу Беатрисы. Она поспешила успокоить его:

— Нет-нет, дружок, не тревожься, он скоро поправится. Просто у него болит нога. Это и понятно: ему досталось куда больше, чем Гарри. На той неделе ты уже сможешь повидать его, но прежде постарайся привыкнуть звать его просто Дик. Он еще и не знает, что у него есть новый брат. Ну, мне пора идти к нему. А это тебе.— И она положила возле его тарелки блестящую монету в полкроны.

Он широко раскрыл глаза.

— Прошу прощенья, мэм, а что мне с ней делать?

— Что хочешь. Купи себе в Падстоу, что понравится. Он вышел из-за стола как зачарованный, крепко зажав в руке монету. Проснувшись утром, он в первую минуту решил, что все вчерашнее было просто сном. Во сне чего только не увидишь. Но сейчас-то уж он не спит, а сон все продолжается: карета, как для господ; колбаса и малиновое варенье на завтрак; всем новая одежа; и полкроны—настоящая серебряная монета, и можно купить что захочешь, и никто ничего не скажет.

Он вернулся вечером, сытно пообедав, нагруженный свертками и пакетами; глаза его слипались, но на губах блуждала улыбка: какой чудесный был день! Однако, узнав, что его ожидает горячая ванна и что надо влезть в нее, прежде чем одеться во все новое, он испытал жестокое разочарование. Вежливо, но решительно он стал объяснять, что он уже хорошо вымылся вчера вечером, хотя ведь еще и не суббота,— какое же может быть купанье до будущей субботы. А тогда уж все опять пойдет своим чередом. Натолкнувшись на непоколебимую решимость Повиса, он еще поспорил немного и наконец подчинился с видом вежливого неодобрения, как человек, уступающий явно неразумным требованиям лишь для того, чтобы сохранить мир. Всякому ясно: мыться два дня кряду — это уж чересчур, такого самопожертвования нельзя требовать даже от самого покладистого человека.

Выйдя из кухни, чтобы доложить, как идут дела, Повис лукаво поглядел на Беатрису.

— Ну, мэм, как парнишка ни послушен, а и он может заупрямиться. Вы ведь, надеюсь, не думали, что взяли на воспитание гипсового ангелочка. Пришлось мне потрудиться, пока я уговорил его влезть в воду.

— Спасибо и на этом,—пробормотал Уолтер.

— Что ж,—снисходительно сказал Генри.—По-моему, он в этом вовсе не виноват. В конце концов не забудьте, в каком доме он рос. А кстати сказать, редкий мальчишка любит мыло и воду. Помню, миссис Джонс приходилось не раз воевать со мной, когда я был в его возрасте. А уж Дик... в прошлом году ему это даже записали в матрикул. Ничего, дорогая, вырастет — поумнеет.

Беатриса громко, весело рассмеялась; так она смеялась только в детстве. И Уолтер вздрогнул, словно ему вдруг явилось привидение.

— Если бы вы только знали, как меня радует, что он все-таки живой человек, а не ангел небесный,—сказала она.— Сегодня утром я прямо испугалась его, такой он был невероятно хороший.

— Можешь нс беспокоиться,—сказал Уолтер,—мальчишка, который терпеть не может мыться, это самый настоящий мальчишка, даже если он и очень хороший.

— И, может быть,—добавил Генри,—когда он к нам привыкнет, он будет не такой уж страшно хороший.

— Нет, сэр,—сказал Повис.—Он будет очень даже хороший, можете не сомневаться. Вот вы посмотрите, что он накупил на свои деньги. Однако, какой он там ни хороший, он уплетет все леденцы, сколько ему ни дать, да в придачу такой обед, что хватило бы на двоих взрослых мужчин, так что с голоду не помрет. У него это само собой получается, что он хороший, не надо ему для этого, как некоторым, поперек себя идти.

Вскоре появился и Артур, точно застенчивая невеста в подвенечном наряде,—его ввели в гостиную, чтобы он мог показаться своим новым родным. Он поклонился несколько увереннее, чем вчера, и отвечал на вопросы не запинаясь, хотя все еще едва слышным шепотом. Генри, и сам несколько смущенный необычностью этого нового родства, всячески старался вести себя, как полагается отцу.

— Ну-ка, посмотрим, что ты там накупил. Вон сколько у тебя свертков. Башмаки, это хорошо. Будем надеяться, что они достаточно крепкие, не то они живо изорвутся на здешних камнях. А вот и блузы. Полные костюмы для Джима и для Джонни—такие же, как твой. Хорошо, когда мальчики в блузах,—куртки не пачкаются, и матери меньше работы. А в корзине что за пакетики?

— Подарки, сэр.

— Ого, подарки! А откуда они взялись?

— Миссис Телфорд дала ему полкроны на карманные расходы, сэр,—сказал Повис.

— Ты столько всего накупил, Артур, что у тебя, наверно, не много осталось?

— Да, сэр. И мистер Повис еще дал мне шиллинг и пять пенсов.

— Вон как! Сколько же у тебя всего было?

— Три шиллинга одиннадцать пенсов, сэр. И полпенни осталось.

Одну за другой он вынимал свои покупки—грошовые игрушки для младших детей, погремушка для младенца, лента для Дженни, моток бечевки для Джима, шарики для Джонни, пачку табаку для Пенвирна, пакетик сластей всей семье. Генри всякий раз выражал подобающее восхищение.

— Даже не пойму, как это тебе на все хватило. А это, верно, для тебя самого? Тут, по-моему, для каждого есть что-нибудь. Постой-постой. А матери ты ничего не купил?

— Купил, сэр,—поспешно ответил за Артура Повис. В корзинке оставались еще два свертка, один длинный и необыкновенно тщательно завернутый; но лицо у мальчика стало такое несчастное, что вмешалась Беатриса:

— Давайте лучше отложим до другого раза. Уже поздно, и вряд ли мама будет спокойна, если Артур пойдет в темноте скользкой тропой, да еще со всеми покупками.

И Артур робко подтвердил:

— Это верно, мне пора домой.

— Правильно,—сказал Генри.—Он уже совсем засыпает. Ну, иди домой. И скажи отцу, что завтра я опять приду. Уолтер поднялся и взял несколько свертков.

— Я провожу его до хорошей дороги, Би. Всю эту мелочь я бы на твоем месте рассовал по карманам, Артур.

Они пошли к дверям, но по лицу мальчика было видно, что его все еще что-то мучит. На пороге он обернулся и бросил умоляющий взгляд на Повиса; тот вышел вслед за ними. Вскоре он вернулся с пакетом в руках.

— Это вам, мэм. Никак не мог решиться сам отдать. Чуть было не заплакал.

Слезы застлали Беатрисе глаза, когда они показала мужу подарок Артура. То была дешевая чашка с блюдцем, расписанная красными и синими розами и с надписью: “На память из Падстоу”.

— Очень мило с его стороны,—сказал Генри.—Молодец. Но уж слишком робок, надо его от этого отучить. Почему он не хотел нам показать, что он купил для себя? Постой-постой. Если тот сверток для матери, значит для себя он ничего не купил.

— Для нее два подарка, сэр; второй у него в кармане, слишком драгоценный, чтоб показывать. Там хоть трава не расти, а матери нужно два подарка: один он ей отдаст сегодня, другим удивит завтра утром, потому что, говорит: “Мама сроду подарков не получала”. Полдня мы их выбирали. Обыскали весь город. Чего только не смотрели — и книжечки с псалмами, и кастрюли, и ленты шелковые. Под конец выбрали медную брошку с голубым стеклышком и герань в горшке.

— Значит, для себя он ничего не купил? Повис рассмеялся.

— Ну нет, сэр, он еще не совсем святой! Просто он забыл, а когда хватился, осталось только полтора пенса. Совсем было расстроился, я уж думал—не миновать слез. Предложил ему шесть пенсов, но он не взял. Потом увидал губную гармонику за пенни и повеселел. И рад-радешенек. Заиграл прямо на улице, как шестилетнее дитя.

Благополучно миновав опасное место, Уолтер пожелал Артуру спокойной ночи, тот мотнул в ответ головой и стал медленно спускаться с утеса; карманы его новой куртки оттопыривались, несколько свертков он нес в руках, другие висели через плечо. Лицо у него было печальное и озабоченное.

Теперь, когда он остался один, мучительное сомнение овладело им, и он весь похолодел. Так ли он потратил свои три шиллинга и десять с половиной пенсов, не сплоховал ли? Может, если б он еще подумал, не спешил бы, он мог бы выбрать и лучше? В сотый раз он стал подсчитывать свои расходы.

Шесть пенсов на сласти, пять на игрушки—одиннадцать. Лучше б я купил теплые рукавички маленькой. Как придут холода, она уж верно опять обморозится, бедная крошка. Прошлый год у ней все пальчики распухли; как она плакала жалостно. А маме надо было купить кувшин с портретом преподобного мистера Уэсли, это да... Три шиллинга и десять с половиной пенсов—целая прорва денег, а станешь тратить— и не заметишь, как уплывут...

Вот и дождь перестал, а небо до чего ясное, все розовое и облачка, как цыплячьи перышки... совсем золотые. И как высоко... А ведь это к ветру: утром жди непогоды, уж это как пить дать, раз ветер с тон стороны.

Он лизнул палец и поднял его, чтобы узнать, откуда ветер.

Ох и вкусный же ростбиф в Падстоу, и все эти соусы, и зелень. Жалко, дома никто этого и не пробовал.

Вот господа—они могут есть ростбифы, когда захотят, и вишневый пирог, и все такое. “Чтоб им пусто было, этим господам”,—говорит отец. Он иногда такое скажет, что просто грех вроде. Только ведь он ничего такого не думает. Мистер Повис, он вон как говорит: “Ты, говорит, гордись своим отцом. Не всякий решится спасать утопающих на Лугу Сатаны”. И уж это верно— никто туда не сунется, да еще в прилив.

Господа не все плохие. Вот мистер Риверс, он добрый, так и мистер Повис говорит. А уж миссис Риверс—ну хуже нет! И старая леди из большого дома. Обе они хуже некуда.

Может, все женщины такие? Нет, эта леди не такая, она добрая. Недаром она мистеру Риверсу сестра.

Вдруг ей не понравится чашка? А она такая дорогая... целых шесть пенсов. Не купил бы я ее и губную гармошку, были бы маленькой рукавицы. Семь пенсов. Герань—восемь. Экая прорва денег. Но маме понравится. Цветы все красные, и в каждом посередке звездочка, капельная красная звездочка; торчит, как на булавке, такая красивая. И у каждой пять лучей. Ровно пять, я считал.

У морских звезд тоже лучи, только они как обрубки, и на них вроде как иголки торчат. Рыбе от них беда. У них когда пять лучей, когда три, когда четыре, а то и целых семь.

На небе тоже звезды. У них лучей нет, разве в туман только, а так они вроде круглые. Откуда это у них в туман лучи? Может, про это в словаре написано?

Утром мама увидит брошку и. обрадуется. Ей страх как нравится все голубое. И те голубые цветы на лугу она любит...

Должно бы остаться больше полпенни... Лента для Дженни четыре пенса, брошка шесть. Еще четыре пенса... За что ж это еще четыре? А, верно, табак же! Отцу от табаку полегчает, у него уже четвертый день ни крошки. Ох и болит же небось нога, вся черная и распухла.

Вот мастер Дик тоже ногу сломал, верно и болит же... Дик... Она велит говорить “Дик” и “дядя Уолтер”.

Чудно! Они все господа, а я ему: “дядя Уолтер”. А большого джентльмена тогда как же? А вон морская ласточка полетела. Как близко, руку протянешь—и вот она. Пищит—громко, потом тихо, громко, тихо. Этак можно и на моей гармонике: громко, тихо... вроде как замирает. Крылья какие красивые... и длинные, а самые кончики загнутые. Отец говорит, это чтоб ловить ветер.

Вы, ангелы небесные,

Слетите к нам на землю...

А у ангелов крылья тоже загнутые на концах? Или, может, им не надо ловить ветер? Может, они просто парят, как тикари, или прямо ходят по воздуху, как Иисус по морю Галилейскому... Как хорошо— Галилейскому... Галилейскому... Ласково так.

Сколько пескороев, завтра будет пропасть наживки. А отец не может рыбачить—нога болит и лодки нет. Господи помилуй! Что ж это мы станем делать без лодки? Может, большой джентльмен справит ему новую? Должен бы.

Вот опять летят ласточки. Какие крылья—длинные-длинные... будто она может лететь и лететь и никогда не остановится. Вот бы нам так... лететь... и далеко-далеко... далеко.

Сам не зная отчего, он вдруг заплакал.